Считается, что старообрядцы выбрали свободу вероисповедания, предпочтя ее казенно-государственному православию, то есть старообрядцы — самые свободные люди России. Так ли это? Собственно говоря, что мы имеем в виду, когда говорим о свободе и свободах? Даже в общественном контексте это понятие плывет, требует разъяснения и уточнения. Если мы будем говорить о свободе в философском смысле, о диалектике свободы, об этом написано много. Например, у Н. А. Бердяева есть целая книга «Философия свободы». Александр Васильевич Антонов как-то сказал: «У американцев есть статуя Свободы, а у нас на Рогожском есть колокольня — старообрядческий памятник свободы». И я задумался: а, собственно говоря, когда мы говорим о свободах — даже в общественном контексте — это вообще что?  Свобода — это нестесненность воли, отсутствие внешней, чуждой обусловленности действия и его планирования. Но наш разговор немного о другом. Начнем со свободы в политическом смысле. Свободы как права на самостоятельное общественное положение в вопросе религии и совести.

Первый момент понимания свободы — внешний, то есть политический, так как политика — это жизнь общества. В нашем обществе свобода человека перед лицом государства — главная проблема. Старообрядцы пребывают в состоянии политической свободы относительно небольшое количество времени. Можно сказать, что свободой они впервые пользовались с 1908-1909 годов, хотя манифест Николая II «Об укреплении начал веротерпимости» был принят в 1905 году. И, собственно, надо еще отметить период свободы угасающего Советского Союза и современной России, когда религиозные конфессии получили определенные права, в частности, на строительство культовых зданий, пропаганду своих взглядов, публикацию религиозной литературы. Это все то, что являлось невозможным при советской власти, за исключением выпуска календарей и нескольких брошюр, да и то в поздний период. Это мы обычно называем свободой. Но это касается свободы, имеющей политический аспект.

Если мы посмотрим, как существовали старообрядцы в Российской империи, то окажется, что и в те времена разные аспекты свободы то предоставлялись старообрядцам, то отбирались у них. Вдруг старообрядцам, переселявшимся в екатерининское время на нашу сторону Дуная, позволяли в виде исключения построить церкви, разрешали иметь официальных попов, колокольный звон («Там же, в Туретчине, у них были церкви, и, если мы им запретим, они обратно убегут»). И вот — ситуация: в России старообрядческие церкви лишь 1908-1910 годов постройки, а там, за границей, старообрядческие церкви — XIX века. Значит, в каком-то смысле свобода у старообрядцев в Бессарабии была большей, чем в России.

Первый вопрос: свобода политическая. Такой свободы в разные времена было то больше, то меньше, но на самом деле старообрядцам этой свободы никогда не хватало, и одним из главных разговоров был такой: вот надо это сделать, а еще это, но, наверное, не дадут, давайте делать вот это.

Но тут мы подходим к главному вопросу: для чего свобода нужна? Старообрядцы, находясь в стесненных обстоятельствах, будучи гонимыми в Российском государстве, хотели воспользоваться свободой, с одной стороны, для внутренних целей — чтобы построить церкви, странноприимные дома, учебные заведения.

Протоиерей Евгений Чунин и Алексей Муравьев

И вот после 1905 года настала свобода. Если мы посмотрим на плоды этой краткой свободы, то они окажутся для старообрядцев довольно важными. Почему? Потому что старообрядцы долго копили силы, волю, стремления в условиях несвободы, им было ясно, чего они хотят, они четко осознавали свои намерения. И вот наступила свобода в начале XX века, и они стали строить, публиковать, проводить диспуты.

Свобода, которая наступила сегодня, коренным образом отличается от всего, что было раньше, потому что, во-первых, ничего в годы советской власти не копилось, кроме собственно опыта выживания, когда надо было выжить, сохраниться и не потерять того, что имеем. Поэтому эта свобода в отличие от той оказалась запоздалой. Наступи эта свобода в 50-е годы, возможности были бы иные. Поэтому нынешний вызов свободы для старообрядцев оказался лишь более широкой возможностью выживать. Но никакой последовательной программы развития не было. Единственное, что мы делаем, — по возможности строим церкви, хотя даже укомплектовать их священством оказывается не так легко, а других планов не наблюдается. Поэтому из сравнения этих двух примеров политической свободы видно, что, с одной стороны, тогдашнее государство нередко было для старообрядцев важным источником несвободы, а с другой — что свобода есть не столько освобождение, сколько шанс воплотить что-то свое, поделиться этим своим с широким кругом людей и в перспективе — со всей страной.

Второй момент свободы —  философский. Свобода — это та вещь, которая сама по себе непонятна, ее нужно определять. Что такое политическая свобода — это нам уже понятно, это возможность делать свободно те или иные вещи в нашем обществе и вообще – в материальном мире. А если говорить о свободе в философском, мировоззренческом смысле? Являются ли старообрядцы более свободными людьми в отличие от кого-то другого? У меня нет по этому поводу однозначного мнения, есть большие сомнения в том, что нынешние староверы сильно отличаются по уровню рефлексии свободы от прочих своих соотечественников.

Важнейший аспект свободы — внутренняя свобода, внутреннее делание. Если мы обратимся к Писанию, Господь говорит, что свободными делает людей истина (Ин. 8:32), то есть человек, который знает истину, свободен. Именно истина делает его свободным. Человек, находящийся в плену лжи, не свободен. И в этом смысле открывается совершенно иная, древняя и вместе с тем всегда актуальная, идея свободы как свобода от лжи, греха, смерти и сатаны. Эта задача освобождения человека, вообще говоря, решается не политическими методами, а духовными, и решается сложно. Что нужно для такого освобождения? Прежде всего — вера, затем — надежда, и венец этой свободы — любовь. Вера есть доверие, сознание того, что мир создан Богом и все люди от начала и до сего дня связаны с Богом. Надежда есть упование на то, что Бог продолжает творить и сейчас, и каждый момент бытия есть момент творческий, как со стороны Бога, так и со стороны людей. Любая безнадежность, отчаяние есть отрицание этой надежды. Ну а любовь есть возвращение в мир той связующей силы, которая и привела мир от небытия к бытию («Ибо тако возлюби Господь»). Человек, имеющий эти три камня свободы, может и в идеале должен делиться ею с другими. В «Апостоле» есть такие слова апостола Павла: «Меня Христос послал не крестить, а благовестить». Это очень важный момент, потому что вопрос свободы — это вопрос разделения с другими даров благовестия.

Были ли апостолы свободными людьми, при том что на них были гонения? Мне кажется, что ответ на этот вопрос должен быть положительным. Они пребывали в таком состоянии истины, что были людьми свободными — как внутренне, так и внешне (символ этого —  ангел, выводящий Павла из темницы). Были ли свободными те старообрядцы, которые искали священства и для этого объездили весь Восток? Безусловно, были, потому что они ратовали за свою истину. Да, они прятались от агентов царской полиции, от турецких властей, но в своем поиске они реализовали свободу, данную им познанием истины. Никто не свободен от ошибок, но главное,  чего они достигли, было даром истины. Современная проблема, в частности, состоит в том, что многие из нас потеряли чувство свободы, происходящей от обладания истиной. Это печальный эффект, который имеет отношение не только к нашей нынешней ситуации, но и вообще к той ситуации, в которой христиане оказались в современном мире.  Они не уверены в своей правоте, они  оглядываются на других и на власти, трепещут сказать правду, а открывая рот, испускают либо испуганную брань, либо невнятное мычание. А свободный человек с кротостию, как учит апостол, и любовию дает ответ в своем уповании.

И вот нам говорят — дерзайте, вот вам права, говорите, печатайте, благовестите! Но никто по-настоящему не готов к такому подвигу. Парадокс заключается в том, что христиане, в общем, не осознают ситуацию абсолютной внешней свободы как побуждение к действию — из-за того, что их внутренняя свобода не до конца ими осознана и прожита. И в этом состоит очень серьезная проблема. То есть нам, сегодняшним христианам, не хватает свободы от греха, от смерти. В результате отсутствия внутренней свободы мы не можем воспользоваться внешней свободой. Вот в этом состоит диалектика свободы.

Какова была ситуация до 1905 года? Довольно большая часть населения Российской империи не принадлежала к господствующей церкви. Были католики, были протестанты. Поляки, немцы, армяне и другие нации в культурном смысле были настолько иные по отношению к государству, что государство предоставило им определенные религиозно-политические свободы, считая, что это ему (государству) будет выгодно. Старообрядцы же, будучи русскими людьми и культурно своими, находились в ситуации серьезного ущемления свободы, к которому они, увы, привыкли. Но, с другой стороны, они осознавали себя свободными, не соглашались, боролись за свои права, писали, доказывали, не смирялись. Поэтому их можно назвать людьми внутренне свободными. И поэтому же нас нынешних таковыми назвать нельзя. Забившийся в свою нору, отгородившийся от мира, озлобленный и трусоватый затворник — что может быть дальше от свободы, несущей благовестие?

Вообще, ситуация ущемления свободы для русского человека в каком-то смысле оказывается привычной: с одной стороны нас постоянно угнетают одни начальники, с другой — другие начальники, с третьей — третьи. Поэтому ситуация внутренней несвободы для русского человека, и особенно для старообрядцев, в каком-то смысле стала нормальной. Мы отвыкли свою внутреннюю свободу переводить в состояние свободы внешней. А что такое свободный человек не только внутренне, но и внешне? Это человек, который не боится высказывать свое мнение, не стремится соответствовать во всем мнению начальства, не скрывает своей свободной воли.

Один из интереснейших моментов в истории старообрядчества — это то, что старообрядцы выступали за отмену крепостного права. Это был один из важных пунктов старообрядческой программы, и в этом смысле старообрядцы смыкались со свободомыслящей аристократией. Но их представления об идеалах свободы были совершенно разными. Свободомыслящая аристократия  почерпнула свои представления о свободе из Франции, а у французов внутренняя религиозная свобода, свобода от греха, оказалась вычеркнута, им казалось, что религия не нужна. Соответственно наша аристократия по привычке крестилась тремя перстами и жила по обычаям новообрядной церкви, не утруждая себя осознанием смысла своего христианского жития, и даже зайдя в церковь, не переставала делить себя на победоносцевых и герценых. Консерваторы и либералы, обскуранты и модернисты — эти деления есть и сейчас. Печально то, что эти внутренние деления, плоды несвободы, начинают проникать и в среду старообрядцев, появились борцы с «либерализмом» и любители насилия. Это симптомы недостатка свободы.

И оказалось, что неосмысленная свобода иногда порождает насилие. Русские революционеры (даже еще не большевики, а народники и так далее) представляли, для чего нужна свобода, очень своеобразно. Вот идет заседание Южного общества декабристов. Выступает П. И. Пестель и говорит: «Первым делом нужно убить царя и всех его детей». И вот оказывается, что свобода — для этих людей — такая. Да, крестьяне страдают, значит нужно скорее убивать их поработителей. Убивать ради свободы, мучить ради победы и вешать ради правды. Вот она — новая российская свобода — на деле… Да, были и среди революционеров совестливые деятели, были более человеколюбивые («либеральные») программы, например, конституция Н. М. Муравьева. Но, как мы видим, насилие государственное сменялось насилием общенародным, чтобы вернуться на круги своя — и все во имя свободы. Нельзя отделаться от впечатления, что это ущербное представление о свободе возникло в результате того, что у нее отняли религиозную часть.

Старообрядцы тоже выступали за освобождение крестьянства, выступали не только за свою свободу, но и за свободу всего народа. Но на развилке общество свернуло не туда, а старообрядцы все шли по привычке путем Христовой свободы, хотя и все менее осознавали и путь, и смысл. В этом качестве старообрядцы оказываются не только индивидуальными, но и коллективными радетелями. И это очень важно. Свобода реализуется в свободной жертве за других людей. Старообрядцы пользовались теми свободами, которые у них были, для каких-то значимых социальных мероприятий: они строили дома призрения, больницы (Боткинская, Морозовская — это все старообрядческие усилия). Важно, что старообрядцы понимали: заботясь о больных, сиротах, они реализуют ту самую свободу, о которой говорил Христос.

Когда мы говорим, что Христос вольно пострадал, пошел на вольную страсть, мы подразумеваем, что у него была свободная воля, которой он воспользовался, для того чтобы свою жизнь отдать за спасение мира. Из этого происходила греческая концепция человеколюбия — филантропия. Когда мы сейчас слышим слово «филантропия», нам представляется богатый человек, который что-то отстегивает на разного рода актеров и шоу. На самом деле филантропия (по-гречески человеколюбие) означает такое пользование свободой, в том числе финансовой, при которой человек эту свободу осознает не как то, что у него есть, а как то, что он должен отдать, как актив, который он должен вложить. Это второй аспект свободы — духовная экономика — та вещь, которую нужно вложить.

Теперь немного о том, как я вижу проблему свободы современного старообрядца. У нас есть ряд затруднений с реализацией свободы на разных уровнях. В частности, для того чтобы, воспользовавшись свободой, помогать людям, не нужно тратить много усилий. В освобождении от узко индивидуального понимания жизни лежит один из путей. Мы сейчас живем в такое время, когда во многом государство постепенно уходит из разных областей, где оно традиционно было — здравоохранение, образование и т. д. Нам говорят: давайте теперь сами организовывайте, вот вам рынок, вот механизмы. А у нас люди-то не умеют этого делать. Что у нас сейчас происходит со здравоохранением? Возможности теоретически небольшие есть, но люди ими пользоваться не хотят. Предпочитают, чтобы государство по-прежнему было социальным гарантом и все организовывало. Потому что внутри у большинства людей организации нет, они не способны из себя породить организацию. Для того чтобы организовать сеть лечебных учреждений, нужна свобода, умение организоваться самим, а не пытаться все свалить на государство.

С образованием та же самая ситуация. Я не раз наблюдал, как пытались устроить где-то старообрядческую школу или детский сад. Но… не хватает духа, потому что у людей нет достаточного ощущения свободы, чтобы что-то сделать самим. Например, те предприниматели, те люди, которые что-то организуют сами, — это люди, в каком-то смысле понявшие эту свободу в правильном смысле: не как «свободу от», а как «свободу для». Свободу как личную ответственность, как возможность реализовать что-то для других.

Теперь о нашем внутреннем церковном делании. У многих из нас есть разные вопросы и мнения по поводу того, как соотносится наша вера и наша церковная жизнь. Действительно, между этими понятиями есть какие-то зазоры: где-то больше, где-то меньше. В Евангелии написано одно, а в жизни иногда бывает совсем по-другому. Возьму пример, скажем так, церковно-обрядовый. Несколько лет назад у нас на соборе были подняты и обсуждались вопросы о покаянной и евхаристической дисциплине, о том, каким образом эта дисциплина может быть приведена к некой общехристианской норме. Но в чем же состоит эта норма? Кто-то, например, полагает, что христианская норма состоит в том, что для всякого христианина-мирянина недели сухоядения для подготовки к покаянию и причастию строго обязательны. А кто-то считает, что если человек живет регулярной христианской жизнью, то для него дополнительные аскетические усилия не являются обязательными — но если кто хочет, совершает духовные подвиги добровольно…

Или еще пример. Когда принимает крещение и воцерковляется один из супругов, много лет живущих совместной жизнью, — можно ли его причащать или, наоборот, надо считать блудником (или даже требовать его развода со своим не уверовавшим супругом)? Что здесь считать за норму? Несмотря на, казалось бы, ясный канонический подтекст, мнения приходится слышать разные…

Оба эти вопроса в разные годы поднимались на церковных соборах, однако полноценные канонические решения не были приняты. В принятых же решениях была реализована та степень свободы, которая не является обязательной, то есть решили, что если кто-то хочет, — то может.

Это примеры тех случаев, когда свободы хватило на то, чтобы поднять вопросы, но не хватило на то, чтобы довести обсуждение этих вопросов до логического конца.

Существует масса других неоднозначных вопросов. Не так давно обсуждался вопрос о взаимоотношениях с другими конфессиями: в какой степени мы связаны разными правилами для общения с представителями других конфессий. В частности, были споры о том, может ли наш митрополит встречаться, например, с представителями инославного духовенства. С одной стороны, у нас есть представление о свободе нашего предстоятеля, а с другой стороны, мы настолько внутренне несвободны, что все время готовы видеть везде какой-то подвох, предательство. Так бывает с каким-нибудь трудным делом: когда мы сами на него не способны, мы передоверяем его каким-то людям, и когда эти люди действуют не совсем так, как нам казалось необходимым, мы поступаем не как свободные, а как рабы — начинаем ворчать, кричать и писать на разные форумы.

Вот это и есть проявление внутренней несвободы, которая, на мой взгляд, представляет для нас серьезную проблему. Что здесь можно предложить в качестве решения? Понятно, что базовой основой является осознание каждым христианином своей внутренней свободы как его исконной сущности. Каждый человек свободен во всем, что он делает, и эту свободу он должен воспринимать как ответственность, как тот актив, который нужно вложить в полезное дело. Вторая сторона — реализация свободы на обще-церковном уровне, до которого нужно дорасти, потому что сейчас мы находимся даже не на уровне сознания старообрядцев XIX века, которые рассматривали крепостное право как общую проблему для всех, а намного ниже…

Есть еще один серьезный аспект. А есть ли такие старообрядцы, которые имеют отчетливо выраженную позицию по поводу того, что происходит сейчас с нашей страной, с обществом? Сейчас в старообрядческой среде распространено такое явление, как беспоповский эскапизм: этот мир «где-то там» происходит, нам это не интересно, это все греховное, закройте двери, мы тут будем молиться, спасаться. Беспоповцам все понятно: в мире царствует антихрист, нужно от него отгородиться, построить большие стены и никак с ним не сообщаться. Но для нас этот сознательный выбор представляет собой отказ от свободы.

Для нас, как мне кажется, проблема общественной позиции и общественной деятельности старообрядцев стоит серьезно. Потому что сейчас приходят многие люди и спрашивают:

—  А что ваша церковь думает по этому вопросу? А что вы предлагаете сделать в этом случае?

А мы им отвечаем:

— Мы этим не занимаемся, это не наша тема, не наша проблема.

—  А сироты у вас есть? —  спрашивают нас.

—  Нет, у нас много детей, но нет сирот.

Но вопрос-то не о нас, а о том, что мы хотим и можем делать для других!

В результате получатся, что мы значительно отличаемся от тех старообрядцев, которые в XIX веке занимались социальным служением, образованием народа, культурой… Вот классический пример: старообрядцы помогли открыть Московский художественный академический театр. Беглецы-беспоповцы скажут: «Театр — это грех!» Увеселительный театр — да, но ведь они открыли не варьете, не мюзик-холл. Академический театр — это явление совсем другого порядка. С одной стороны, театр отвлекает человека от молитвы, но с другой стороны, кого-то он может привлечь и к богомыслию. Академический театр — это явление совсем другого порядка, это литература, просвещение, если угодно. Станиславский был коренной старообрядец и его система —  скорее желание заставить переживать и понимать, чем «хари» и лицедейство.

Борьба с крепостным правом, забота о рабочих, первые больницы для них, станки (была целая программа модернизационного развития, которая была связана с заботой о людях). Общежития для рабочих нового типа. В этом смысле, к сожалению, сейчас наша сосредоточенность на исключительно наших внутренних проблемах — это некоторый дефект понимания свободы. Нам надо научиться быть свободными, чтобы старообрядчество смогло привлечь к себе других людей. Людей, которые сегодня потерялись или не нашли себя. Так, многие в 1990-е годы повернулись к никонианской церкви, а сейчас от нее в ужасе отвернулись и готовы повернуться к нам — а лица-то не видно! Лицо создается свободой, свободный человек имеет лицо, которое можно обратить к другим  людям.

В чем состоит для нас выбор свободы? Человек, который находится в рабстве у греха, комплексов, проблем, не может повернуться к другим людям лицом. Когда к нам обращаются с вопросом «Что вы нам предлагаете?» — в ответ можно услышать: «А мы ничего вам не предлагаем, уходите, у нас вам дальше порога проходить не положено, и вообще вы нам особо не нужны». В этом, как мне кажется, выражается ошибочный выбор, неправильное осознание свободы. И этот комплекс несвободы нужно преодолевать, а для того, чтобы преодолевать, нужно осознать в себе, на внутреннем уровне, от чего и для чего освободил нас Христос.